«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

Низкая результативность подобных инициатив заключалось не только и не столько в недостаточном уровне образования приходского духовенства, в отсутствии эффективной системы контроля, а, в первую очередь, в сложившейся корпоративно-традиционалистской системе социальных отношений. В её рамках, как было отмечено выше, человек лишался права религиозного выбора. В силу этого индивидуальные перемены конфессиональной принадлежности были крайне редки, а более массовый переход зависел от лидеров общины, которые менее всего были заинтересованы в нём: помещика и священника. Конфессионально-социальная структура региона существенно ограничила поле для православной проповеди. Привилегии, данные католической аристократии присоединённых земель, делали невозможной и системную государственную поддержку православной миссии, а привилегии православной церкви позволяли духовенству быть относительно спокойными за целостность своих приходов.

Вместе с тем, общественные отношения в Речи Посполитой и Российской империи, рассматриваемого времени, испытывали также влияние новых веяний (доктрины прав человека, общественного договора и национальной идеи). Сакральная тематика начинает применяться с несвойственными для неё секулярными коннотациями, когда религиозная идея важна не только с точки зрения социальной истины, имевшей божественную санкцию, но и для различения одного социального пространства от другого, то есть в качестве своеобразного маркера идентичности.

Во второй четверти XIX в. модерные процессы проявились ярче. Государство вмешивается в жизнь сословий, выстраивает их границы. Проводилась систематизация и унификации законодательства в империи. Этим государство в некоторой степени утрачивало корпоративно-сословный характер и выходило на общеимперский уровень, когда нормы, определявшие жизнь различных корпораций должны были быть им известны и понятны. По существу шёл процесс «овладения» государством общества. Это свидетельствовало о размывании традиционных связей. В обществе, где можно менять и рационализировать неизбежно возникает опасение об устойчивости священных оснований социальной системы, о достаточной легитимности власти. В этих условиях естественной реакцией руководства было стремление к укреплению религиозной идентичности. Хотя опасения эти были скорее страхом верхов, особенно на фоне модерных, проявлявшихся временами революциями, процессов в Западной Европе, чем реальным отражением глубинных изменений в обществе.

Показательна инициатива Могилёвского гражданского губернатора от 19 сентября 1832 г., в которой видна разница между восприятием реальности образованным столичным чиновником и народной традиционной культурой. В его глазах она уже, во многом, лишена легитимности. Предлагались же им модерные способы исправления ситуации. Модерные, поскольку они были ориентированы на индивидуальное восприятие верующих, и подразумевали ревизию устоявшихся норм и обычаев. В письме епископу он отмечал замеченные им «в нижнем классе обитателей Могилёвской губернии крайнее невежество и безнравственность». Основной способ исправления ситуации губернатор видел в том, чтобы через приходских священников «в детском и юношеском возрасте должно внушать спасительные правила для предлежащей жизни». Итогом инициативы губернатора стала епархиальная инструкция, составленная благочинным и приходскому духовенству. Среди ряда мер, стоит выделить требования: проводить регулярные поучения во время службы, независимо от количества присутствующих; «нерадивых прихожан штрафовать поклонами»; не допускать к совершению бракосочетания, если жених и невеста не выучат молитв Десятислова и Символ веры[773].

Указанная инструкция, лишь одна в ряду мер, обусловленных системным интересом правительства Николая I к православной церкви региона. Возросшие требования к духовенству, адаптация национальной идеи к самодержавной государственности, актуализировавшей вопросы легитимности монархии, обусловили внимание к западным губерниям, где православие значительно уступало позиции католичеству. Это вылилось в ряд указов в сферах материального обеспечения духовенства, его образования и дисциплины.

Наиболее масштабные мероприятия были связаны с политикой присоединения униатов к православию, проводившейся в 1830-х гг. Казалось бы, вот поле для проповеди в её различных проявлениях. Должны появиться яркие проповедники, образцы поучений и полемики. Генерал-губернатор Н.Н. Хованский, Витебский военный губернатор Н.И. Шрёдер, по указаниям центральных властей обязаны были оказать миссионерам государственную поддержку, защитить позиции православной церкви. На лиц, занимавших должности чиновников по особым поручениям при главах губерний (учреждены 7 ноября 1833 г.), возлагалась обязанность координации действий духовенства и администрации[774].

Вот иллюстрации обычных практик присоединения. Из рапорта чиновника особых поручений Яганова. Он, отметил, что после «внушения о превосходстве православного вероисповедания перед унитским» священником Полоцкого кафедрального собора П. Весниным, крестьяне-униаты имения Непадовичи Полоцкого уезда дали подписку о присоединении, в присутствии земского исправника, арендатора с «прочими сторонними лицами». В другом отчёте Себежского заседателя Кавецкого сказано, что он, по распоряжению генерал-губернатора П.Н. Дьякова, вместе с благочинным Белинским, в сопровождении 4-х жандармов и 40 казаков «разъезжая по вотчине (Долощи – Ш.П.) склоняли крестьян о принятии православия»[775].

Из этих примеров видно, что проповедь не играла значимой роли. Основной упор был сделан на административный нажим. Там где он ослабевал, присоединения почти прекращались, а в объединившихся приходах зачастую возникали конфликты на почве стремления новоправославных прихожан вернуться в унию. И проблема заключалась вовсе не в недостатках белорусского православного духовенства. Она состояла в том, что никакими проповедями корпоративные связи и традицию преодолеть невозможно. Проповедь имела лишь символический характер, основное была демонстрация воли государя. Однако даже этого оказалось недостаточно. Униатская церковь выдержала нажим духовно-государственного миссионерства и объединилась с православием в 1839–1840 гг. на определённых условиях и как целостная корпорация.

Более интересна с точки зрения развития проповеди ситуация после объединения. В новоправославных приходах конфессиональные границы оказались размыты, традиция нарушена и корпоративных связей было не достаточно для самосохранения приходов.

Поэтому последовали инициативы церковной и государственной администрации с целью привития более чёткого православного самосознания. Разумеется, для предотвращения переходов 16 декабря 1839 г. был принят комплекс репрессивно-административных мер «о предупреждении совращений в латинство в девяти Западных губерниях». В нём подтверждались указы 14 июля 1819 г. и 8 октября 1831 г., ограничивающие строительство католиками новых церквей, указы 10 июня 1830 г. и 11 июля 1836 г., запрещавшие держать при католических монастырях и белому духовенству православную прислугу. Также предписали составить точные списки католических прихожан и духовенства, которые через Департамент духовных дел иностранных исповеданий должны были «секретно» передать православным епископам. Тем не менее, в этом указе есть одна примечательная особенность: православным священникам указали на необходимость читать проповеди «на простом, общепонятном языке»[776]. То есть проповедь, по существу впервые, мыслится не в обрядовых категориях, а как способ убеждения, где принципиально важным является формирование индивидуальных взглядов.

Внимание к выработке, пусть минимальной, но рационализированной православной идентичности в это время приобретает системный характер. Это выразилось в мерах церковного и административного воздействия на прихожан и помещиков в рамках развития проповеднической и катехизаторской деятельности, в использовании клира с целью распространения начального уровня грамотности населения. Так, Минский архиепископ в апреле 1844 г. сделал распоряжение духовенству, чтобы «они озаботились изучением приходских детей Господским молитвам, Символу веры и закону